Крючок для пираньи - Страница 94

К оглавлению

— Я тебе сейчас в глаз дам не глядя.

— Вертухай ты, а не часовой, — печально констатировал Мазур.

— А за вертухая по шее получишь, — грозно пообещал верзила. — Сиди, шпион, и не чирикай.

— Да какой из меня шпион?

— А какой из меня вертухай? — резонно отпарировал пограничник. — Посадили — вот и сиди.

— А Женевская конвенция? — спросил Мазур. — Права человека и тому подобное? Ордер на арест?

— Интеллигент, — обрадованно заявил часовой. — Сразу видно…

У Мазура все еще побаливала почка, по которой во время обыска умело угодил этот милый юноша. А курить и в самом деле хотелось всерьез, но карманы подмели под метелку. Мало того, в туалет хотелось ощутимо.

— Эй, а почему параши нет? — осведомился Мазур.

— Лепень сними — и в карман, — посоветовал часовой.

Мазур медленно закипал. Дослужившись до капитана первого ранга, отчего-то с трудом переносишь хамство, когда оно исходит от вовсе уж нижних чинов. Последний раз ему при схожих обстоятельствах попадало по почкам аж четверть века назад, на гауптвахте, но там, как ни крути, свои неписаные правила, неприятные, однако освященные столетиями. Да и был он тогда курсантом-первогодком, права голоса решительно не имевшим…

Почка побаливала, в туалет хотелось нестерпимо. А стриженый вдобавок ко всему закурил — по роже видно, не из жажды никотина, а затем, чтобы усугубить страдания узника. Пускал дым и ухмылялся, скотина.

«Ладно, — подумал Мазур. — Не убьют, в конце концов, к начальству в числе прочих пожитков унесли и его офицерское удостоверение, а Кацуба не будет сидеть сложа руки. Сам выкрутится и напарника вызволит…»

Он обошел крохотную камеру — узенькие нары подняты и примкнуты цепью к стене, даже сесть некуда, вернулся к решетке, решительно заявил:

— Выведи в сортир, мочи нет.

— Сказал же, ссы в карман! — жизнерадостно утешил часовой.

— Ну ладно, — сказал Мазур. — Душевно я тебя просил…

Отступил на шаг и после короткого внутреннего сопротивления, вызванного остатками цивилизованного воспитания, принялся за дело — так, чтобы струя попадала в коридор.

Часовой вскочил с табурета, отпрыгнул подальше, осыпая Мазура отборными перлами русского нелитературного языка. Однако предусмотрительно держался в отдалении, пока не убедился, что фонтан иссяк. Потом взревел:

— Совсем обурел, гад?!

— Погоди, — сказал Мазур. — Я сейчас, раз пошла такая пьянка, еще и накакаю на пороге. Меня все равно, чует мое сердце, в нормальную камеру скоро переведут, а убирать тебе же и придется, лысопогонник.

Демонстративно повернулся и сделал вид, что расстегивает штаны, повернув голову так, чтобы краешком глаза все же видеть объект. Часовой задохнулся от злости:

— Да я! Да ты! Да своим липнем вытрешь!

И просунул, дурачок, руку за решетку… Сцапал Мазура за полу пиджака, рыкнул:

— Снимай!

— Сейчас, — сказал Мазур.

Молниеносно развернулся, ловя на захват. Когда часовой звучно впечатался физиономией в решетку, Мазур нанес ему не столь уж и сильный удар, мигом позже — второй, благородно сделав все, чтобы не покалечить обормота, а только успокоить минут на десять. Подхватил обмякшее тело, вытащил ключ — сразу заприметил, в какой карман парнишка его спрятал — и без особого труда, в два счета отпер камеру.

Затащил туда часового, усадил, прислонив к стене, забрал сигареты с зажигалкой, тщательно запер камеру и уселся на табурет, положив автомат на колени. Подумав, отсоединил магазин и поставил его вместе с автоматом подальше — еще пальнут сдуру, обнаружив столь неожиданную перемену ролей, когда за ним заявятся…

И сидел, закинув ногу на ногу, дымя скверной «Примой». Часовой очнулся примерно в расчетное время. С похвальной быстротой осознал случившееся — и, как легко догадаться, в восторг от такого коловращения жизни и превратностей судьбы не пришел, вовсе даже наоборот.

Сначала он рычал, сотрясая решетку. Вскоре смекнул, что выглядит глупее некуда, немного остыл и, пытаясь придать голосу убедительную сладкозвучность, попросил:

— Слышь, автомат отдай…

— Ну ты сам подумай, зачем тебе в камере автомат? — спросил Мазур. — Смех один… Заключенным автоматов не полагается. И вообще, с часовым разговаривать нельзя. Ты же меня сам только что учил.

— Ну, сука… — он осекся, сообразив, что это не самая удачная реплика для человека в его положении. — Мужик, ну ты кончай… Ведь все равно не смоешься, там два поста…

— А зачем мне куда-то смываться? — пожал плечами Мазур. — Мне и тут хорошо. Курево есть, собеседник приятный…

Даже больше, чем злость, пленника мучила неправильность ситуации — он никак не мог взять в толк, отчего Мазур как ни в чем не бывало сидит себе на табуреточке, не делая ни малейшей попытки к бегству.

— Нет, ну давай договоримся…

— О чем? — пожал плечами Мазур. — Все вроде бы и так в порядке.

— Ну выпусти, гад! Меня ж на губу загонят! Позору не оберешься…

Мазур не сомневался, что так оно и будет, но, охнув при неосторожном движении от боли, легко подавил в себе жалость. Сказал наставительно:

— Во-первых, не стоит лупить арестованного по почкам только потому, что захотелось повыстебываться. Ты же не стройбатовец какой-нибудь, а пограничник. Во-вторых, родной, ты себя показал полнейшим лопухом. Чтобы так подставиться охраняемому, надо быть исключительным придурком. А потому мне тебя, по совести признаюсь, нисколечко не жаль. Сиди и медитируй. Сигаретку могу дать, твои как-никак…

От сигаретки часовой, превращенный волею фортуны в узника, матерно отказался. Принялся ругаться, потом увещевать, потом снова запугивать. Мазур не реагировал — сидел себе, воздев глаза к потолку и мечтательно улыбаясь.