Крючок для пираньи - Страница 104

104

Редко случалось, чтобы он столь остро ощущал географию, п р о с т р а н с т в о — до Шантарска добрых две тысячи километров, до Мурманска не ближе, зато к полюсу он оказался так близко, как никогда прежде.

Одно утешало: впервые за все время их одиссеи «Морская звезда» оказалась в столь спокойном месте, на пирсе, огороженном бетонной стеной с колючей проволокой, запертыми воротами и серьезно бдящими охранниками. Никто не митинговал на причале, не лез в душу, не надоедал. Должно быть, примерно по тем же соображениям именно здесь ошвартовался белый красавец «Федор Достоевский», опустившийся-таки по Шантаре к океану, чтобы заплатившему валютой зарубежному народу (а также отдельным представителям отечества) не докучали общением аборигены. «Достоевский» красовался совсем неподалеку. Мазур со своего места, не вставая, видел, как в неведомо зачем привезенный сюда с Большой земли красный «Икарус» грузятся немногочисленные туристы — те, кто по собственному желанию захотел осмотреть Тиксон, надеясь, должно быть, на крутейшую экзотику. В городе наверняка уже навели порядок, а может, и восстановили линию электропередачи, но все равно сыщется немало выбитых витрин. Да и сгоревший музей благолепия не добавляет. Интересно, зачем их вообще пустили в город. Видимо, скрепя сердце решили показать, что пресловутый железный занавес окончательно сдан в металлолом, и жители братского зарубежья могут шататься везде, где им заблагорассудится. Наверняка ухитрятся провезти их так, чтобы объехать за километр и погорелый музей, и наиболее уныло выглядящие магазины, — не привыкать…

Вошел Кацуба. Мазур не стал спрашивать — все было ясно и так. Майор с преувеличенно бодрым видом прошелся по каюте — на сей раз для разнообразия наискосок, выглянул в иллюминатор:

— Знакомых не видно?

Мазур покачал головой.

— Последние известия. Линию поправили в ударном темпе. А в городе относительный порядок. Только мэр буйствовал, требуя наших скальпов, но силовики вежливо разводят руками и кандалы на нас надевать не спешат. Зато по столичному телевидению уже, быть может, сегодня вечером все здешние сенсации будут изложены с соответствующими комментариями. Огребет начальство положительные эмоции…

— Как ты думаешь, почему они молчат?

— Мон колонель… — досадливо поморщился Кацуба. — Удивляюсь я тебе, право: четверть века таскаешь погоны и все еще пытаешься понять начальство? Прогуляться не хочешь?

— Куда?

— Схожу к портовикам, попытаюсь звякнуть по обычному телефону. Должен же хоть один дежурный оказаться на месте? Я, конечно, к нынешним временам отношусь со всем омерзением, но не поверю, чтобы нашу контору в одночасье отменили и выкинули на улицу… Идешь?

— А, пошли, — сказал Мазур. — Не торчать же здесь…

— Подышим воздухом, пройдемся, Величко обещал, что проблем с телефоном не будет…

Вошел матрос и с порога сунул Кацубе бумажку, пояснив:

— Только что приняли.

Мазур деликатно отодвинулся, чтобы не косить глазом в секретные бумажки, на каковые ему по нынешнему своему положению глядеть не полагалось.

— Интересные дела, — сказал Кацуба, изучив радиограмму.

— Что там еще на нашу голову?

— На нашу, к счастью, ничегошеньки пока. А вот наш капитан в затылке сейчас скребет со страшной силой, и я его понимаю… Вариант под незатейливым названием «четвертый».

— Это что такое?

— Легализация корабля. Капут легендам. Капитану предписано из столицы… Под высоким Андреевским стягом и девизом: «Авось!»

— А мы?

— Что до нас, тут ситуация несколько пикантная, — сказал Кацуба, напяливая куртку. — Приказ касается только корабля и команды, про нас ни словечка, мы ведь не в столичном подчинении. Да и потом, где ж для нас мундиры-то взять?

Когда они спускались по трапу, на корабле уже полным ходом внедрялись перемены — на кормовом флагштоке поднимали Андреевский флаг, за каковой процедурой надзирал Степан Ильич, оказавшийся капитан-лейтенантом. Вахтенный у трапа щеголял в полной форме, лихо заломленной бескозырке и с автоматом на плече. Собственно, все внешние перемены этим и должны были исчерпаться.

На «Достоевском» не прошел незамеченным «ряд волшебных изменений» — пара дюжин зевак наблюдала с кормы, щелкая фотоаппаратами. Притворившись, что они тут люди совершенно посторонние, Мазур и Кацуба с независимым видом направились к четырехэтажному зданию, откуда портовики еще пытались чем-то управлять.

— Ты тут поскучай, а я постараюсь быстренько обернуться, — сказал Кацуба и взбежал по выщербленным ступенькам.

Мазур остался скучать. Море немного волновалось, но по соответствующей шкале это равнялось одному баллу, не более. Небо оставалось ясным, корабли стояли у пирса, словно полузабытые слоники, приносившие якобы счастье, — как ни смотри, справа налево или слева направо. «Федор Достоевский», красивый и белоснежный, «Морская звезда», никак не способная с ним тягаться, но все же не напоминавшая угольную баржу, и безымянный пограничный сторожевик под номером двести семнадцать. На нем тоже заинтересовались творящимися с «Морской звездой» метаморфозами — двое моряков в куртках с меховыми воротниками и низко нахлобученных фуражках вышли на палубу, обогнули пулемет на турели и, остановившись на носу, задумчиво созерцали как полощется на прохладном северном ветру белый флаг с Андреевским крестом.

Мазур подозрительно покосился на остановившегося совсем рядом детину, по облику и повадкам классического нового русского. И не сразу опознал Пашу, — в джинсовом жилете поверх элегантного свитера, затемненных очках, при каком-то немыслимо ярком шарфе.

104