— Держись, орлы… — сказал Кацуба.
Он резко сбросил скорость, повинуясь сигналу жезлом, включил правый поворот и стал аккуратненько притирать машину к обочине. Резко нажал на газ, машина прямо-таки прыгнула вперед, вильнула, чтобы не сбить бросившегося в сторону гаишника, на миг Мазуру показалось, что правые колеса отрываются от земли — и в ближнем свете фар замелькали колеи, пучки невысокой травы, рытвины, машину подбрасывало так, что они колотились макушками о крышу, мотор ревел, померещилось даже, что «жигуленок» несется кенгуриными прыжками…
— Что там? — заорал Кацуба, подпрыгивая, вцепившись в руль.
— Катят! — крикнул в ответ Мазур, ухитрившись обернуться. — Мигалка следом, но далеко!
Кацуба прибавил газу, хотя они и так неслись чуть ли не со скоростью крылатой ракеты. Мазур не мог не оценить виртуозности, с какой майор несся по разъезженным колеям. Далеко позади послышалось вытье сирены — как будто погоня всерьез подозревала, что дичь дисциплинированно остановится при этих грозных звуках. Наплевать, главное — не успели сразу открыть пальбу, а теперь и пытаться нечего, разрыв приличный, не попадут при любом раскладе…
Остававшиеся до порта километры преодолели, казалось, в полминуты, перед воротами Кацуба сбросил скорость, и после бешеной гонки показалось сначала, что машина ползет по-черепашьи. Миновав вахтерку, снова помчались, лавируя меж начавшими прирастать к рельсам кранами, кучами мусора и железными бочками, брошенными в самых неподходящих местах.
— Ну, все, — сказал Кацуба, резко затормозив. — Дальше пешочком, без помпы…
Он отвел «жигуленок» в сторону, спрятав его за штабелем бочек, тщательно протер платком баранку, и они рысцой, то и дело оглядываясь, припустили к девятому пирсу, где даже ночью можно было без труда определить, что «девятка» являет собою оазис относительного порядка и некоторого процветания: над оградой светились призрачно-белым гроздья прожекторов, ворота закрыты наглухо, а из освещенной сторожки показался хмурый охранник, оказавшийся трезвехоньким и при нагане.
Правда, он изрядно поворчал, бдительно разглядывая все три пропуска, но пропустил, когда пропуска подкрепили удостоверениями. Поднимаясь на крылечко, они еще успели увидеть, как позади, меж кранами и бочками, суетится милицейская машина.
Пройдя еще метров триста вдоль пирса, с несказанной радостью узрели «Морскую звезду» и почувствовали себя дома.
Кацуба не находил себе места — размеренно кружил вдоль стен, как зверь в клетке, и Мазур стал опасаться, что у него рано или поздно закружится голова. Однако из субординации не лез с репликами, изображая, как писали в старинных театральных программках, персонажа «без речей». Он вполне понимал, что гнетет майора, у самого на душе было неспокойно.
Шантарск молчал. Радист «Морской звезды» все последние полчаса пытался связаться с радиостанцией глаголевского ведомства, но ответа не получал, как ни старался. Нутром военного Мазур чувствовал, что это ненормально, что такого просто не может быть: в мирное время, если не произошло ни природных катаклизмов, ни глобальных перемен, радиостанция обязана хотя бы подтвердить прием, радисты несут дежурство круглосуточно, обязаны существовать запасные передатчики, правила на случай неожиданностей…
— Классическая фраза, — сказал Кацуба, продолжая кружить. — «Из-за всех этих хлопот и перемен никто не вспомнил о разведвзводе…» Не помнишь, откуда это? Какой-то роман…
— Не помню, — сказал Мазур. — Хотя в голове что-то вертится…
— Сходить в радиорубку, что ли?
— Сходи, — столь же безучастным тоном откликнулся Мазур, видя, что от него ждут моральной поддержки хотя бы в виде бесцельного сотрясения воздуха звуковыми колебаниями, или, выражаясь не столь заумно, полагается хоть что-то вякнуть.
Кацуба подумал, развернулся к двери, потоптался еще пару секунд, но все же вышел. Мазур уставился в иллюминатор. По его внутреннему убеждению, дела шли не столь уж плохо — само по себе это молчание еще ничего страшного не означает, потому что не связано с незамедлительным принятием решения. Бывает хуже — когда остаются считанные минуты, вот-вот должен поступить приказ в недвусмысленных формулировках «или-или», но радист, зажавший ладонями наушники, застыл соляным столбом, и внутри все вымерзает от яростного ожидания. Как на его первой настоящей а к ц и и — когда они сидели на третьем этаже иссеченного осколками здания, вода в канале то и дело взлетала фонтанами от снарядов малокалиберных пушек, атакующие подошли настолько близко, что среди автоматной трескотни явственно различался яростный рев «Джой Бангла», один шальной броневик уже прорвался в порт и носился меж пакгаузами, паля во все стороны, уворачиваясь от лупивших по нему гранатометчиков. Водяной держал палец на кнопке, а в углу хрипел раненый часовой, которого никто не спешил добивать, потому что все боялись пропустить сигнал. Черный юмор был в том, что они-то как раз играли на стороне атакующих, а не обороняющихся — о чем обе стороны и не подозревали — и рвануть без приказа заложенные заряды было никак невозможно: в последний миг могло оказаться, что надлежит не взрывать, а воспрепятствовать взрыву. А потом оттуда еще предстояло выбраться так, чтобы ни одна живая душа не узнала о непредусмотренных правилами игры фигурах, тенями промчавшихся по доске.
Рванули в конце концов, и даже выбрались. Философски рассуждая, все оказалось зря, потому что победители, которым они подыгрывали, через малое время, как водится, начали истреблять друг друга в череде нелепых переворотов. Но это уже другая история, а если что не так, не наше дело, как говорится — Родина велела…